Алексей Новиков. Неизлечимый марксист. “Комсомольская правда”.01.01.1990…

Это— рассказ о человеке с не совсем обычным именем и совсем необычной судьбой. Ведь бывает же такое: родиться в страшном тридцать седьмом, чтобы в кисло-спокойном восемьдесят третьем угодить по доносу за колючую проволоку! Таких, как он, не переносит любое начальство, а благонамеренные обыватели называют «психами» и шарахаются от них, как от чумы. Что было с шахтером Очаковским, мызнаем, что ждет его в 1990 году? 

«Вольтерьянцем» Вилен Очаковский заделался’ еще внежном школьном возрасте. Однажды он отказался читать стихи Павла Тычины‚ зaявив, что не признает его поэтом. И получил, естественно, неуд. Ho ЭТО было еще баловством. Настоящим крамольником он станет, по собственному определению, при позднем Хрущеве.

   Как же все переплелась в его жизни! В юности мечтал поступить в школу КГБ и, вроде шукшинского «Чудика»хотел стать разведчиком, a в итоге сам попал на мушкуэтого ведомства и превратился в «антисоветчика”. `Одно время был отличником в школе милиции, a спустя двадцать лет более благополучные «коллеги» везли его 70 километров с сиреной в кировоградскую КПЗ. Boт только с психиатрией юного Очаковского не связывало ничто. А странно, ведь co  временем он столкнется c ней очень близко. Даже слишком.

   Но это будет позже. А пока он проваливается при поступлении на философский факультет ЛГУ и оказывается в

Херсонском техническом училище №2, которое оканчивает (!) сотличием. Затем – армия и первые серьезные бунты. Пропагандисту полка, поливавшему солдат грязью зa «отсутствие общественной активности», Очаковский заявляет, что тот кормит их затхлыми истинами, известными всем c четвертого класса», a в ответ на последвавшую со стороны комбата ругань весьма аргументированно доказывает eмyего некомпетентность, за которую в военное время он, комбат, пошел бы под трибунал. Отягчающим обстоятельством является то, что в свободноевремя рядовой Очаковский зaнимается английским и турецким языками, читает «Hовое время» и «Международную жизнь”. В результате – многочисленные гауптвахты (в общей сложности 21 день), девственно чистые погоны до конца службы и кличка «гнилой марксист».

   После досрочного увольнения в запас Очаковский—курсант-отличник средней спепшколы милиции в Одессе. Ну и, казалось бы, учись себе дальше. Так нет! Пишет и посылает в журнал «Советская милиция» фельетон под названием «Школа держиморд». Затем — комиссия из УВД УССР, «разбор полетов». и… ‹факты не подтвердились». Второй фельетон Очаковский отсылает в «Комсомольскую правду», однако, по понятным . причинам, его не публикуют, а от приезда «нашего корреспондента» , одесское начальство звереет еще больше. И вот перед строем оглашается приговор: за цинизм и грубость с командованием, за клевету, за несоответствие облику советского офицера милиции исключить из школы курсанта Очаковского. Занавес. 

      Следующий акт своей неуютной жизни Очаковский  начал писать на Севере. 8 сентября 1960 года он высадился. в поселке Мухтуя, «воротах алмазного края» (ныне — город Ленск Якутской АССР), нанялся в докеры, а через два месяца был избран комсоргом речного порта. И… предался своему излюбленному занятию: травле бюрократов и всяческого кондового начальства, «Там было ужасное, вопиющее разгильдяйство. В руководстве были многие из Дальстроя. Ты знаешь, что это такое? Дальстрой — это фирма, которая работала руками зеков на северо-востоке: на приисках, рудниках, лесоповале. Очень  много было людей той школы. Сам понимаешь, я для них — враг, они для меня — тоже. – Финал предсказуем: комсорга Очаковского и еще целую группу «мангустов» сократили. Он пошел землекопом, а через некоторое. время уже был инструктором райкома комсомола, прикомандированным к местной газете. В порту забастовали грузчики. Выйдя в народ и пытаясь сподвигнуть его на трудовые свершения, парторг порта, за неимением других аргументов, начинает грязно материть рабочих, за что прилюдно получает пощечину от одного из грузчиков, полуслепого инвалида («Туда брали всех: и кривых, и слепых, и горбатых»). Парня арестовывают, судят и дают три года «за злостное хулиганство», причем адвокат – пожилая женщина, практически отказывается от его защиты. «Если хочешь его защищать – пожалуйста, – сказала она Очаковскому, – а я не могу. Они так на меня давят, а мне скоро на пенсию». Он обошел десяток инстанций, был даже в Верховном суде ЯАССР, добиваясь права на защиту товарища по кассации, но везде получает отказ: нет специального диплома. И вот вызов на ковер к секретарю райкома партии: -Товарищ Очаковский, вы не имеете права влезать в такие дела. Вы работник аппарата! –  Когда я шел в этот аппарат, то не думал, что придется расстаться с совестью. – Ну, тогда будем с вами разговаривать по-другому… «Разговор» обернулся судилищем на бюро райкома. Поначалу его хотели уволить по статье, но помогли друзья: он отделался формулировкой «освобожден» и чудом избежал исключения из комсомола. И буквально на следующий день, те же друзья шепотом предупредили: «Виля, за тобой КГБ посматривает». И он уехал в Мирный – столицу алмазного края». Cтал paботать грузчиком. Шестнадцать лет отдал он Якутии. За многое брался – всего и не опишешь, но мало что позволяли довести до конца, и в итоге он уехал. «Ты понимаешь, это не бегство. Но я не могу жить на кладбище своих надежд». Потом – Горький и новые передряги, а после Горького -Александрия, что в Кировоградской области. Вот тут-то и начинается третий, самый драматичный акт бесконечной эпопеи Очаковского. Сначала он поступил горнорабочим на одну шахту, потом перевелся на другую. | Это 6ыло началом конца. Обычная история: Очаковский гоняет охочих взять власть в свои руки, выпускает стенгазету “На ход!”(бунтарские стенгазеты – его давняя страсть, он делал их всегда и везде: школьником, курсантом, докером). Страсти накаляются: парторг регулярно срывает стенгазету, и она в результате «уходит в подполье»…  Очаковский начинает вывешивать ее прямо в шахте, Дальше – все, как по нотам. Очаковского вызывают в партком: «Вилен Яковлевич! Вы не знаете работ Ленина о партийной литературе, вы не понимаете роль партии… Ваши газеты -это антисоветские листовки, дацзы- бао, и, если вы не прекратите их выпускать, мы передадим ваше дело в КГБ». А. теперь – о самом главном, о том, что поставило его вне закона. Точнее говоря, вне правивших тогда законов о единомыслии и всеобщем верноподданническом трепете co стороны обывателей. Незадолго до перехода на новую шахту, ставшую для него роковой, Очаковский купил у цыraн “дачу” – халупу с соломенной крышей два на три метра и, превратив ее в свой кабинет, сел… писать. Слово- творчеством он занимался давно: сочинял стихи, репортерствовал, писал фельетоны, из которых был напечатан лишь один («А знаешь, почему? Я всегда даю сто процентов правды»). А тут решил создать, так сказать, полотно: целую книгу под названием «Эстафета боли» – рассказ о правдоискателе, оказавшемся лишним человеком. Собирался он систематизировать и свое стихотворное творчество, а накопилось к тому времени. уже немало: баллада об экипаже самолета, сбитого в Афганистане, и самое страшное— поэма-манифест «Что – делать?» — размышления о том, как избавиться от брежневщины, «если бы нынешние журналисты тогда написали то, что пишут сейчас, они получили бы гораздо больше, чем я». А я тогда призывал дать народу всю правду: «Не к топору я Русь зову, зову Её я к микрофону». А вскоре настал конец. «Меня подвело то, что я – юморист, причем садиствующий. Люблю издеваться над всякими козлами. Я взял книжку об авторитете руководителя, обернул ее бумагой и написал: «А. Д. Сахаров. О стране и мире. Нью- Йорк». Принес ее в ламповую и говорю ламповщице: «Придет мой человек – пусть заберет». Но я знал, что в нее обязательно полезет парторг – тот, который за мной охотился, распускал слухи, что я – антисоветчик, связан с польской «Солидарностью», с Лехом Валенсой и т. д. Так оно и вышло… Через несколько дней его. взяли. Обыскали дом, дачу, рукописи, естественно, нашли. «Они думали, что я – резидент, эти фантазеры. Как минимум американской разведки. Они взяли шампуры от шашлычницы и тыкали ими стены, потом начали тыкать огород. Разрешили, правда, переночевать дома, но наутро арестовали опять. И – в кировоградскую КПЗ. «Первый допрос: что это за организация такая – СПАРТАК? А у меня по сюжету действительно проходила подпольная организация СПАРТАК – Союз правдоискателей, антибюрократическое революционное товарищество антибрежневских коммунаров. Я говорю: это же художественный вымысел, и мой герой тоже выдуман». Очаковский потребовал приглашения  литературоведа и от дальнейшей дачи показаний отказался. Впрочем, к нему никто особо и не приставал. После второй, равно бесплодной, попытки допроса его транспортируют прямиком в кировоградкую больницу, а оттуда — на экспертизу в одесскую областную психиатрическую больницу, в изолятор, чтобы не распространял вокруг себя «антисоветчину». Председатель комиссии экспертов Джонни Иосифович Майер выполнил социальный заказ «на отлично», установив у Очаковского шизофрению. Суд, на кoтором сам подсудимый не присутствовал, определил направить его на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа. И вот – всемирно известная «cпец» в Днепропетровске. Здесь «лечились» многие диссиденты: Леонид Плющ, Владимир Клебанов, Владимир Хайло и другие. Весной восемьдесят третьего туда угодил и Очаковский, доморощенный диссидент не по своей воле. «В палате нас было 15 человек. Примерно 6—8 убийц, дегенераты, олигофрены. Политических было мало, и общались мы в основном на прогулке 30—40 минут, потому что в одну палату-камеру двух политических не кладут. Был там, царство ему небесное, правнук одного известного украинского историка и этнографа Павла Чубинского, автора гимна “Ще не вмерла Украина”… Он не выдержал всех этих мук и, когда его перевели в обычную психбольницу, повесился. То, что там было – ужасно. “Я бы лучше отсидел десять лет в зоне, чем три – там» – это – слова известного украинского диссидента Левка Луеьяненко… А Очаковский провел в спецбольнице именно три года. 1095 дней. И о каждом из них он вспоминает с содроганием. «Ребята, вам это непонятно, вы — инопланетяне по-сравнению с нами. Вы не можете себе представить, что это за мир — мир карательной психиатрии. Вы знаете его только по фильму «Пролетая над гнездом кукушки», вот «Кукушка» по сравнению с Днепропетровской спецбольницей – это санаторий. А тут тебя окружают бандиты, которые рассказывают всякие ужасы, на твоих глазах спариваются гомосексуалисты, минетчики… Нужно Данте поднять, чтобы он описал все это. Настоящих больных, по крайней мере ярко выраженных, я за три года встретил там человек десять. Большинетво же, – либо по блату, либо купили себе диагноз (и откровенно рассказывали об этом), чтобы скостить срок или «спрыгнуть с вышака». Был там один, который убил молотком трех женщин. Когда я уходил, он сидел уже восемь лет. Я спрашиваю: Юра, сколько тебе еще осталось? Еще годик, отвечает. По три года за душу. Одного убъешь — пять лет, двоих — шесть, троих — девять. И ведь здоровый человек! И как лечат его, а как – меня? Ему дают таблеточки, от которых наркоманы кайф ловят, а мне – нейролептики, от которых я в обморок падаю. Другому убийце витаминки приносят, а мне – трифтазин, можептил и галоперидол. Мне полностью разрушили аппарат сна, с тех пор я сплю по три часа в сутки. Был там один порядочный врач. И вот однажды, когда моя врачиха-палачка ушла в отпуск, он меня вызвал и говорит: «Вилен Яковлевич, мне вас очень жалко. Что я могу сделать для вас?» Скажите ей, говорю, чтобы она перестала меня казнить. Она меня нa инсулине три с половиной месяца держала.  Я чуть с ума не сошел. «Да,— говорит, — лучше бы вы сюда за убийство попали. Таких, как вы, очень трудно выписывать. По вашим статьям мы пользуемся специальными указаниями». | В верности такого прогноза Очаковский убедился через два с половиной года после начала отсидки. Подходил к концу 1985-й. Для большинства в воздухе запахло переменами, а кое для кого – жареным. Поэтому Очаковского срочно начали готовить к выписке. Однако “суд”, руководствуясь указаниями КНБ, не пропустил это решение: «нужно еще полечить». Это была обычная практика. Очаковский уже давно понял, что таким, как он, диагнозы ставятся не в больницах, а в прокуратуре или КГБ. «Коль свершится чудо и моя одиссея будет напечатана, я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я не диссидент. Я никогда не думал и тем более не говорил, что во всем нашем безобразии виноват социализм. Нет, то, что было,— это не социализм, не Советская власть. Трагизм нашего положения – в том, что носители добра всегда были в абсолютном меньшинстве, а должно быть наоборот. Именно это активное меньшинство сейчас помогает Горбачеву в том, что он начал. Когда ребята начинают плакаться, что «того нет», «этого нет», я им говорю:  «Вы посмотрите, что он получил в наследство! Ему же помогать надо!» И еще я точно знаю одно: если он проиграет, мне — крышка, меня завтра же опять увезут в психушку. Да и не в одном мне дело. Если победят те, кто тянет нас назад, мы все погибнем».

… Два года назад в нашей печати появились первые публикации, в которых содержалась критика в адрес советской  психиатрии. Главный упор делался на царящую там теоретическую путаницу, расплывчатость диагностических критериев, пользуясь которыми, можно выставить «диагноз» практически любомy (даже абсолютно здоровoмy) человеку, и, главное, полнейшую бесконтрольность, царящую в этой области. . Bсe это было подмечено верно. но ключевой вопрос — кому это выгодно?» — журналисты (и я в том числе) в то время задать не решились. ‚А ведь собака зарыта именно здесь. Действительно, почему же в пору самого «свирепого> застоя можно было свободно критиковать любых врачей — но только не психиатров? В чем их отличие от коллег? 

    Ответом на все эти вопросы – история Вилена Очаковского. Помните его слова: «карательная психиатрия»? А этой отрасли медицины был дан «социальный заказ» ‚ вместе с ним — и гарантии неприкосновенности – очищать общество от тех, чьи мышление и совесть не умещались в прокрустово ложе убогой идеологии и, следовательно, были для нее опасны. Ведь изменились времена, людей уже нельзя было пачками ставить к стенке, но вся система осталась прежней и по-прежнему не могла примириться с инакомыслием. Нужно’ было – что-то придумывать… 

        Сегодня Вилен Очаковский точки зрения медицины полностью реабилитирован. 1988 году он провел’ целый месяц в Украинском филиале ВНИИ общей и судебной психиатрии им. В. П. Сербского, и врачи не только признали его здоровым, но и полностью опровергли установленный в прошлом диагноз шизофрении. Он по-прежнему работает горнорабочим нa той же шахте, откуда его взяли  в восемьдесят втором, он является одним из создателей отделения «Мемориала> в Александрии, выпускает стенгазеты и прочая, и прочая… Короче говоря, Очаковский, к счастью, оказался неизлечим. Но…психиатрическое тавро стоит на нем до сиx пop. Ero прекрасно_ использовали власть предержащие в Александрии, когда. накануне весенних выборов рабочие выдвинули Очаковскоro кандидатом в Hapoдные депутаты СССР. «Да вы таете, кто это такой? Ведь он же лечился в психбольнице, привлекался по статье за антисоветчину!» Поэтому ‘сегодня Очаковский борется опять — на сей раз за восстановление своего доброго имени. Он добивается. отмены судебного решения, по необоснованному обвинению в антисоветской деятельности, принятому 24 марта 83 года. Однако и тут на о пути встал извечный враг – бюрократизм, со своими рогатками и препонами. От него  требуют еще раз лечь на стационарное обследование в психиатрическую больницу… 

      Сегодня юристы и журналисты активно занимаются реабилитацией людей, репрессированных в сталинские времена, Но не забыли ли мы о мучениках за правду, которые,, подобно Вилену Очаковскому, были растоптаны карательной машиной во времена застоя? Ведь в отличие от тех, расстрелянных, они еще живы и, пройдя через КПЗ, СИЗО, лагеря и психушки ‚ имея на руках «дурацкие дипломы», остаются бесправными изгоями. Они ждут… 

Лиро-оптимистический “пП”остскриптум

Как я уже писал выше, в предисловии к этой публикации, я своего Звёздного Часа дождался…К сожалению…Его дождались не все…ТАКИЕ как светлой памяти Владимир Дмитриевич Чубинский, правнук Великого Украинца Павла Платоновича Чубинского( .https://kpi.ua/ru/1041-6 )…Данную публикацию я посвящаю светлой памяти моего соварища по Горю от Ума” – “Чубу”. Подаренный мне “капелистской” Татьяной Кучинской, самиздатовский сборник стихов и песен которого хранится в моём литературном архиве.                Минуло, без малого тридцать лет со дня публикации в “Комсомолке” новиковского “Неизлечимого марксиста” и тридцать четыре – с того печального дня, когда мы расстались с Владимиром Дмитриевичем в прогулочном дворике днепропетровской спецпсихушки…И вдруг… Встречаю я на улице Фрунзе, теперь – Петра Сагайдачного моего коллегу-шахтёра-пенсионера Николая Устенко: “Виля, я нарыл в моём архиве несколько газетных вырезок, среди которых -“Неизлечимый марксист” Алексея Новикова” из “Комсомолки”..Такова история данной публикации, точнее, перепечатки из “Комсомолки”…

В финале этой грустной ностальгической “постскрипки” хочу процитировать Алексея Новикова: “….(бунтарские стенгазеты – его давняя страсть, он делал их всегда и везде: школьником, курсантом, докером)…” …Что продолжаю делать и сейчас, в Интернете, в моей “просто ПРАВДЕ”( www.prostopravda.ru ), не менее бунтарской, чем стенгазета “На ход!” в подземелье стройки шахты “Медвежьеярская”….Откуда стартовала моя политзековская одиссея…. И…которую я перепечатываю сегодня, 11 августа 2019-го в рубрике “Страна Мемуария” моей не стенной и не подземной “просто ПРАВДЫ”…с её бунтарским/антифашистским/антибандеровским вектором…

Данный выпуск подготовлен при технической поддержке нашего постоянного автора – Геннадия Яковлевича Медника.